Империя хирургов - Страница 94

Я искал глазами имя автора работы: это был доктор Фердинад Зауербрух. Тогда оно абсолютно ничего мне не сказало, и я тут же забыл его. Но уже меньше чем через год это имя оказалось у всех на слуху.

К тому времени Зауербруху исполнилось двадцать семь лет. Он был родом из Бармена и потерял отца, когда ему было четыре. В 1895 году Зауербрух поступил в Марбургский Университет, а затем продолжил образование в Лейпциге и Йене. В 1901 году он выдержал принятый в Германии государственный экзамен на звание врача и получил место сельского доктора в одной из маленьких деревушек Тюрингии. Ему казалось, что в этом тесном мирке он задохнется. Так он стал ассистентом хирурга в Больнице Сестер милосердия в Касселе, где проявилось его выдающееся профессиональное дарование. Но очень скоро между ним и сестрами возник неразрешимый конфликт из-за тяжелобольного пациента, которого они не захотели принять в воскресение. Поэтому он поступил ассистентом хирурга в больницу Эрфурта. Там он сделал второе открытие: оказалось, что научная работа и прогресс в хирургии вызывают у него куда более горячий интерес, чем повседневная рутина. И он написал работу, встретившуюся мне в комнате Микулича в Рочестере. Условия эрфуртской больницы скоро сделались нестерпимыми для беспокойного Зауербруха, испытывающего постоянную жажду научной деятельности. Он понял, что должен заняться анатомией, и перешел в патолого-анатомическое отделение больницы Берлин-Моабит к профессору Лангерхансу, открывшему названный в его честь панкреатический островок поджелудочной железы. Лангерханс посоветовал Зауербруху отослать его работу о повреждениях кишечника в Бреслау. Когда Зауербрух прочел письмо Микулича, он, нимало не колеблясь, решил принять его приглашение и первого октября 1903 года явиться в его клинику в качестве сверхштатного ассистента.

В назначенный день Зауербрух прибыл в Бреслау. В то время это был худощавый молодой человек с редеющими волосами и щегольскими усиками. Он был необычайно прилежен, поэтому обладал опытом и знаниями – в области как медицины, так и прочих наук, – которые редко можно было встретить у человека настолько юного. В то же время он был столь же жизнелюбив, сколь и тщеславен. Письмо Микулича сильно возвысило его в собственных глазах, а самомнение зачастую было лишним рядом со свойственными ему несдержанностью и беспощадной порывистостью.

Поэтому первые же дни в клинике Микулича стали для него, как и для некоторых его предшественников, жестоким разочарованием. В той больнице, в которой он оказался, сверхштатный ассистент был никем. Зауербрух, упрямый, уверенный в себе, очень быстро понял, что значило работать с Микуличем.

Микулич был великолепным хирургом, великолепным учителем, другом своим пациентам, но он был самым авторитарным врачом из всех, кого я знал, – он был беспощаден к своим коллегам. Никто из них, как мне часто доводилось слышать, не был действительно счастлив. В Бреслау их держало только понимание, что у Микулича они смогут научиться большему, чем у прочих немецких или австрийских специалистов.

Сфера влияния Микулича простиралась в то время от Бреслау до самой России. Воспаление слепой кишки или операция на желчном пузыре была поводом для его появления в Харькове, Санкт-Петербурге или Москве. Частная клиника Микулича на Тауентцинштрассе была меккой для пациентов со всего мира. Порывистый и неутомимый, он разработал множество новых методов, опробовал их и отверг. Но так в конце концов родилось превосходство его клиники, которую едва ли можно было обойти по «производительности». Он привнес много нового в антисептические методы Шиммельбуха и Бергмана, основав целую школу. Разумеется, никто не смел войти в его операционную без белого халата, белых брюк и белого чепчика; разумеется, паровая стерилизация контролировалась пропитанными йодом бумажными полосками, и все необходимое для операции перемещалось стерильным пинцетом. Месяц шли эксперименты, при которых его ассистентам приходилось держать во рту животный уголь и после кашлять, чтобы выделяющиеся при этом капельки слюны стали заметны даже в самых удаленных уголках комнаты, где была расставлена посуда с агаром. После этого он ввел лицевые маски и запретил оживленные разговоры. Более того, он стал главным специалистом по стерилизации рук. Он стал использовать нитяные перчатки, надеваемые на обработанные мылом, спиртом и сублиматом руки. Во время своего путешествия по Америке он узнал о резиновых перчатках Хальстеда и тут же сделал их необходимым атрибутом операционных Бреслау. Учившиеся у него, несомненно, были «чем-то». Но сначала им предстояло выстоять против его суровости и резкости.

Через несколько дней Зауербрух стал искать способ сбежать. Он не знал, что Микулич поручил коллегам не сводить с него глаз, да и сам наблюдал за ним издалека. Спустя три недели метаний между бунтарскими мыслями о самоотречении и сознанием того, что за карьеру ученого придется побороться, Зауербруха неожиданно вызвали к Микуличу. Разговор был короток, жесток и холоден. В первый раз Микулич заговорил о работе Зауербруха. Он объяснил, что в его клинике для научной работы требуются только ассистенты. Затем он признался, что мечта всей его жизни – хирургия пищевода, но воплощению этой мечты препятствует такое явление, как открытый пневмоторакс. Наконец, он поставил перед Зауербрухом задачу: подробнее и тщательнее изучить физиологические симптомы открытого пневмоторакса и найти способ избежать спадения легких при открытии грудной клетки.