Империя хирургов - Страница 55

Бергман и Куссмауль предложили вместо Вирхова, отбывшего в Египет, обратиться к немецкому профессору Вальдейеру, который был не менее знаменитым анатомом и патологом. Маккензи выразил согласие и пообещал присоединиться к выводам Вальдейера. Но что стоило его обещание? Уже вечером после отъезда Куссмауля кронпринцесса заявила: «Я совсем не верю профессору Куссмаулю, он уже стар и слаб и придерживается давно устаревших взглядов». Она заставляла Бергмана спорить с ней. «Вчера вы упомянули, что рана уже зажила». Бергман ответил: «К счастью, рана быстро зарубцевалась».

Кронпринцесса: «Если это так, то очень скоро Вы и Браман сможете покинуть Сан-Ремо».

Бергман понимал, что она хочет окончательно отделаться от присутствия в Сан-Ремо берлинских реалистов, рушащих ее мечты. Утром двадцать седьмого февраля кронпринцесса враждебно заметила: «Маккензи не начнет курс лечения перихондрита, пока вы здесь. Он считает, это дурно, когда врач, не разбирающийся в болезнях гортани, пытается все контролировать».

Бергман: «Если Вы настаиваете, я буду просить, чтобы меня освободили от этих обязанностей». Бергман сам не знал тогда, что преобладало в нем – злоба или сочувствие.

Тем же вечером он стоял на вокзале Сан-Ремо, готовый отбыть в Германию. Он чувствовал себя свободным, избавленным от драмы, единственной трагической фигурой которой был наследный принц. В эту минуту посыльный передал ему телеграмму. Он получил распоряжение кайзера остаться в Сан-Ремо. Кайзер чувствовал, что смертельно болен, и хотел еще раз увидеть сына. Он снова отправил принца Вильгельма в Италию, чтобы побудить его отца приехать в Берлин. С тяжелым сердцем Бергман вернулся в отель. Оттуда он телеграфировал личному врачу кайзера Лейтольду, что поездка принца бессмысленна, поскольку, чтобы избежать споров в Сан-Ремо, решение о переезде кронпринца в Берлин будет принимать профессор Вальдейер. Он может направить пациента в Германию, если возникнет необходимость получения бесспорных доказательств наличия рака, которые не оставили бы лазеек для Маккензи и кронпринцессы.

Но к Бергману не прислушались. Второго марта принц Вильгельм прибыл в Италию. Мать встретила его с холодностью, которая укоренилась в ее характере наряду с упрямством и чрезмерной самоуверенностью. Она искала пути держать его вдали от отца. Планы принца были в значительной степени расстроены, когда третьего марта в Сан-Ремо появился профессор Вальдейер. Вплоть до пятого марта он дотошно изучал мокроту, отхаркиваемую больным. После чего он письменно изложил результаты своей работы: «Обнаруженные концентрические тела (луковички, жемчужины, колбочки), вне всякого сомнения, представляют собой канкроидные тела и происходят от ракового новообразования. Должно быть…в раковом новообразовании давно идет процесс разрушения. Этот процесс… уже затронул гортань».

Доклад на немецком и на английском был представлен Маккензи. Он без остановки курил, а затем произнес: «Хорошо, я вижу, что это рак». На этом Маккензи покинул комнату.

Вальдейер был абсолютно уверен, что он окончательно убедил Маккензи. Того же мнения был и Бергман. Но эта их вера оказалась заблуждением. Тем же вечером Бергман узнал, что после их разговора Маккензи поспешил к кронпринцессе и сообщил ей о находках Вальдейера. Но даже это мало что меняло. Его взгляды и взгляды берлинских врачей на раковые заболевания и их лечение коренным образом различались. Прежде всего, он не желал терпеть вмешательства медиков, которые смели с пессимизмом смотреть на этот раковый случай. И после всего, что произошло, это событие не стало для кронпринцессы потрясением и не смогло кардинально поменять ее позицию. Она продолжала настаивать на скорейшем отъезде Бергмана. Но Бергману и принцу Вильгельму все же удалось добиться от Маккензи обещания вернуться с наследным принцем в Германию, если болезнь начнет прогрессировать.

Бергман не подозревал, что на этот раз за него все решит судьба. Вечером седьмого марта, когда он садился на поезд, направлявшийся в Берлин, кайзер уже три дня оставался в постели с лихорадкой. Два дня спустя, утром девятого марта, когда кронпринц медленно прогуливался по саду виллы Цирио, вдыхая и выдыхая через спрятанную под бородой канюлю, на серебряном подносе ему подали телеграмму. Он прочел лишь первую строчку: «Ваше Величество кайзер Фридрих Вильгельм» и уронил бумагу обратно на поднос. Его отец был мертв. Смертельно больной человек стал императором, кронпринцесса – императрицей. Все сомнения относительно возвращения в Берлин развеялись сами собой, хотя там и стоял самый холодный за последние годы март.

К тому времени я уже две недели находился в Берлине и хорошо помню ледяной ветер, носившийся по улицам и гонявший вдоль по ним снежные тучи. Поздним вечером одиннадцатого марта 1888 года я оказался среди тех, кто на занесенном снегом вокзале Берлин-Вестенд ожидал прибытия нового кайзера Фридриха. Днем раньше кайзер сел на поезд особого назначения Сан-Ремо – Берлин, который несколько задержался в Мюнхене. Бисмарк выехал навстречу кайзерской чете из Лейпцига. Из-за снежных заносов на железнодорожных путях поезд опаздывал уже на несколько часов.

Почти в полночь он наконец прибыл на вокзал. Снежная буря становилась все свирепее. Но люди не двигались с места: противоречивые газетные сообщения пробудили в них желание хоть раз взглянуть в лицо кайзера, чтобы понять, действительно ли он смертельно болен. Всех ждало разочарование, поскольку, стремительно проследовав по огороженному проходу, кайзер исчез в своем экипаже. И я не был исключением.