Империя хирургов - Страница 50

Когда Ландграф – мертвенно бледный – закончил осмотр, он понял, что время ушло, что последний шанс уже упущен. На опухоли он обнаружил наросты, которые затрудняли осмотр задней части гортани. Левая голосовая связка была обездвижена. Ховелл объяснил, что не заметил повторного появления опухоли. Тогда Ландграф осознал, что уже бесполезно было добиваться приезда врачей из Берлина. Любое предложение будет отвергнуто как враждебное. Маккензи мог объяснить любое ухудшение. Ландграф письменно изложил результаты своего осмотра, надеясь, что это послужит доказательством в будущем. Сознание того, что он бессилен и вынужден молча созерцать, давило на него тяжким грузом. Так же как Вегнер и большинство немцев, он придерживался суждения, что выше головы не прыгнешь. Он не посмел без «высочайшего позволения» доложить врачам в Берлине. И Вегнер не мог помочь ему. Со всеми проблемами и жалобами он снова направился к Семону. Как позже рассказывал мне Семон, он, полный возмущения и пренебрежения, порвал с Ландграфом всякие отношения.

Маккензи же снова призывал кронпринца к перемене климата. В качестве новой цели они наметили Тоблах в Тироле. В конце августа, после нового осмотра Маккензи стал искать пути к отступлению. Он сказал кронпринцессе, что считает болезнь вылеченной, но заметны пока лишь некоторые признаки выздоровления. Однако существует вероятность развития «множественных папиллом», которые также могут быть смертельно опасными. Он упорно не произносил слова «рак», но не исключал, что эта болезнь может развиться – как и в прочих случаях хронических воспалений. Перед отъездом в Тироль он отправил в Берлин письмо, в котором описывал симптомы того, что здоровье кронпринца явно идет на поправку. В письме говорилось: «Состояние здоровья Его Кайзерского и Королевского Величества за последнее время значительно улучшилось, и, более того, общее самочувствие Его Величества превосходно… Бережная забота о голосовых связках и избежание контактов с влажным и холодным воздухом – важнейшие профилактические меры, которые сейчас только можно принять». Вегнер сделал еще одну отчаянную попытку. Он добился, чтобы в письме содержалось, по крайней мере, это предложение: «Голос стал еще более хриплым». Ландграфу позволили прочесть письмо лишь с тем условием, что он не будет вносить в него какие-либо поправки. У него разрывалось сердце от поддельного оптимистичного тона этих строк, ведь он был уверен, что рак перешел в неизлечимую стадию.

Второго сентября письмо дошло до адресата, и вся Германия преисполнилась уверенностью, что кронпринц здоров и что спас его Маккензи. Бесчисленные газеты, а особенно «Берлинер тагеблатт», стали предъявлять обвинения Бергману. В статьях говорилось, что он не только поставил неверный диагноз, но и, прооперировав кронпринца, мог бы убить его, если бы не появился Маккензи. Маккензи же английская королева пожаловала дворянский титул. В связи с этим она писала кронпринцессе: «Та мысль, что воздух Англии и Шотландии помог ему (кронпринцу) поправить свое драгоценное здоровье, переполняет Нас чувством неописуемой радости и благодарности».

Третьего сентября супруги покинули Лондон. Еще до отъезда они окончательно отказались от услуг Вегнера и Ландграфа. Сопровождать их было поручено Ховеллу. Вегнер и Ландграф были отправлены назад в Берлин. Они подчинились судьбе, чувствуя абсолютную беспомощность. Не осталось никого, в ком они могли бы найти опору, поскольку Бергману и Герхардту самим приходилось отбиваться от клеветнических обвинений в зловредности их методов. Когда в Берлине я встретил Бергмана, он признался, что с ним все будет кончено, если он не докажет правильности его диагноза и его медицинских предписаний.

Седьмого сентября наследные принц и принцесса, доктор Ховелл и придворная свита расположились в Тоблахе. По ходу моего повествования я старался сохранить его целостность и соблюсти последовательность событий. Сейчас начинается основная его часть. В Тоблахе, на высоте 1200 метров над уровнем моря, не было солнца, а больше дул холодный осенний ветер. Еще в дороге, как мне потом подтвердили в Тоблахе, кронпринцесса получила телеграмму, сообщающую о неблагоприятных погодных условиях и предостерегающую от дальнейшего путешествия. Но она проигнорировала ее. Она слышала об инициативе лишить кронпринца права престолонаследования по причине его болезни. В этом она увидела угрозу своей главной цели, поэтому активно навязывала больному тот образ жизни, который он вел, будучи здоровым: завтрак на свежем воздухе, жизнь с открытыми окнами, долгие прогулки, когда он должен был поспевать за ее быстрой походкой, бесконечные разговоры на тему политики.

Двадцатого сентября Маккензи приехал в Тоблах, принц был вял, у него пропал аппетит, но появились температура и отек гортани. Маккензи списал все эти ухудшения на простуду и настоял на том, что следует отправиться на юг. Кронпринцесса предложила поехать в Венецию, поскольку очень любила этот город. Там они оставались до шестого октября. Но местная оживленная атмосфера обернулась неожиданными последствиями. Седьмого октября они переместились в Баверно, местечко на озере Лаго-Маджоре. Там их снова навестил Маккензи.

Впервые он открыто, но все еще скованно заговорил о полной неподвижности левой голосовой связки, что отмечал Ландграф в ту роковую неделю в Англии. Но он по-прежнему объяснял это воспалением, перенапряжением, простудой – но на этот раз он, по крайней мере, смотрел в глаза наследным принцу и принцессе. Впоследствии он приводил те же доводы журналистам, последовавшим за ним в Италию и ожидавшим у дома кронпринца. Двадцать первого октября он написал мюнхенскому профессору Оертелю весьма странное письмо. В нем проскользнуло такое предложение: «Так, исследования профессора Вирхова также были важны, хотя каждый раз они и давали отрицательный результат, и я обрету спокойствие, лишь когда с момента электрической каутеризации пройдет полгода. Едва ли кто-то из тех, кто хорошо знает меня, откажется подтвердить, что я всегда был готов встретиться с моими немецкими коллегами, и если бы по некоему неблагоприятному стечению обстоятельств возникли какие-либо тревожные симптомы, я был бы первым, кто обратился бы к ним за помощью». Маккензи заметил, что не будет против обнародования этого письма. Все это выглядело так, будто этим письмом он – с опозданием – хотел обеспечить себе алиби. Чувствовал ли Маккензи, что земля уходит у него из-под ног? Чувствовал ли он, что приближается тот час, когда ему придется признать правоту гонимых немецких врачей? Маккензи снова уехал. Но отсутствовал не более десяти дней. Тогда Ховелл отрекся от легкомысленного оптимизма и забил тревогу. Он с ужасом сообщал, что левая стенка гортани опухла и что на нижней стороне правой голосовой связки стало заметно некое образование. Еще до того, как Маккензи вернулся в Италию, кронпринцесса перевезла кронпринца еще дальше на юг, в Сан-Ремо. Она наняла Виллу Цирио, просторную и недавно отстроенную, слепящего белого цвета, окруженную вечнозелеными садами, пальмами и оливковыми деревьями.