Империя хирургов - Страница 47

Между тем, восемнадцатого мая в Берлине состоялось повторное обследование, которое проводили, по настоянию введенного в курс дела старого кайзера, его личный врач фон Лауер, майор медицинской службы доктор Шрадер и один из опытнейших берлинских ларингологов Тобольд. Они сошлись во мнении, что речь шла о раке и что операция по удалению опухоли через разрез в гортани – единственный шанс спасти жизнь наследного принца. Они решили дождаться приезда Маккензи, но начать подготовку к операции – так, чтобы она состоялась не позднее двадцать первого мая.

Двадцатого мая, в пять часов пополудни Маккензи прибыл в Берлин. Сменив дорожное платье, он сразу же явился к наследному принцу, поприветствовавшему его разборчивым, но хриплым шепотом.

В соседней комнате Маккензи ждали немецкие врачи. Он выслушал доклад Вегнера о результатах предыдущих обследований. Затем он проследовал в комнату, окна в которой были плотно занавешены, где и состоялся осмотр. Он действовал с присущей поразительной быстротой. Он заметил – по своим собственным рассказам и по рассказам остальных присутствующих – бледно-розовое образование размером с половину горошины в задней части левой голосовой связки. Слизистая оболочка вокруг него была воспалена. Он также обратил внимание на затрудненную подвижность этой связки. После осмотра все врачи вышли, чтобы посовещаться. Герхардт, Тобольд и Бергман в очередной раз высказались за операцию. Они выразили уверенность, что Маккензи также признает ее единственным действенным средством.

Но им пришлось пережить небывалое потрясение. Маккензи заявил, что внешние признаки данной опухоли не характерны для карциномы. Он был убежден, что, если бы речь шла не о кронпринце, а о самом обыкновенном пациенте, Бергману не пришла бы мысль о раке. В еще более резком тоне он пояснил, что располагает богатейшим опытом и что видел побольше, чем «кто-либо из ныне живущих». По словам Маккензи, на его памяти было несколько идентичных случаев, с которыми удалось справиться посредством бережного воздействия через ротовую полость. Герхардт заметил, что на начальной стадии заболевания и он думал то же, но рост опухоли убедил его в обратном. Маккензи парировал, что было бы преступлением проводить столь опасную операцию, какую запланировал Бергман, не получив подтверждений злокачественного характера опухоли путем микроскопического анализа. Он не обратил внимания на приведенные Бергманом сведения, согласно которым операция прошла неудачно лишь в одном случае из семи, сочтя это отговоркой.

Думаю, не стоило обвинять Маккензи, как многие были склонны делать, в том, что он с самого начала из тщеславия разыграл нечестный, бессовестный спектакль, должный вызвать благосклонность королевской четы. Двадцатого мая он действительно был убежден, что о раке не может быть и речи. Вопрос был лишь в том, насколько далеко могли завести его завышенная профессиональная самооценка и самонадеянная небрежность. Ошибки, которые он рисковал совершить, нельзя было бы исправить, но он не желал признавать их, опасаясь за свою репутацию.

Немецкие врачи все же согласились с необходимостью проведения микроскопического анализа. Они были уверены в своем диагнозе, и только мнение Вирхова могло переубедить их. Им пришлось условиться, что, если они не хотели слышать в свой адрес заслуженных упреков, они не должны настаивать на своем диагнозе.

В этом неприятном разговоре было достаточно недоверия и антипатии. Ведь и Бергман своими успехами заслужил довольно высокое положение в обществе. Но он коренным образом отличался от Макензи: он был человеком с характером, спокойным, более устойчивым морально, старомодным в вопросах, касающихся врачебной самооценки. Но и он сознавал собственную важность, которая росла вместе с его известностью, но только в более благородном, ненавязчивом смысле. У Маккензи чувство собственного достоинства было подменено высокомерием. Поразительно уверенная манера Маккензи не могла скрыть надменности, с которой он отверг диагноз немецких врачей, подчеркнув собственную осведомленность.

Прибыв в Берлин без инструментов, Маккензи незамедлительно приобрел гортанные щипцы. Двадцать первого мая он воспользовался ими. Кронпринц выглядел бледным и изнуренным. Только со второго раза Маккензи удалось взять пробу опухоли. Результатов Вирхова ожидали с большим напряжением. Они стали неожиданностью.

Вирхов заключил, что представленный участок ткани не может являться злокачественной опухолью. По его собственному выражению, это было «бородавчатое образование на почве хронического воспаления гортани». Но позже было высказано подозрение, что Вирхов руководствовался личной симпатией к кронпринцу и надеждой на его приход ко власти и поэтому допустил небрежность. Но было бы ошибкой подозревать этого уважающего факты ученого в умозрительности выводов. Эта случайность означала лишь, что Вирхову был отправлен здоровый участок опухоли – Маккензи сам признавал вероятность подобного случая и описывал возможные последствия в одной из ранних работ.

Сообщение Вирхова было для немецких врачей как гром среди ясного неба. Оно было неожиданным, сокрушительным ударом по их уверенности. В то же время это стало триумфом Маккензи и доказательством истинности его медицинских воззрений.

Поскольку со дня приезда Маккензи жил во дворце, он воспользовался возможностью доложить кронпринцессе о своем заключении. Еще до получения результатов анализа он был настроен оптимистично, чем завоевал ее доверие. Встав перед выбором, поверить ли пессимистично настроенным немцам или заверившемуся поддержкой Вирхова соотечественнику, она, разумеется, предпочла последнего. В чем кронпринц был с ней солидарен.