Империя хирургов - Страница 26

Все молчали – может, от усталости, а может, от волнения. Ни слова не говоря, мы переглянулись. Я встретился взглядом с Беннетом. Он выглядел обессиленным.

Действительность была такова, что тумор был верно диагностирован, он был найден, он был удален – и пациент выжил. Это было одновременно очевидно и невероятно: опухоль мозга можно обнаружить и удалить. Это паразитирующее образование можно изъять из питающей его среды, и такое агрессивное вмешательство тем не менее оставляет больного жить. Беннет и Годли этой победой, одержанной над опухолью, начали новую главу в истории хирургии.

Через пять дней, утром тридцатого ноября я покинул Лондон, мучимый непереносимым приступом желчнокаменной болезни, которая впервые стала беспокоить меня много лет назад, в пору листеровской борьбы за применение антисептиков, и с тех пор следовала за мной по всему миру. Тогда боль, возникшая как гром среди ясного неба, была настолько сильной, что вынудила меня сделать решительный шаг и обратиться к хирургу, который был единственным человеком, отважившимся – еще за два года до моего приступа – на оперативное удаление пораженного желчного пузыря. Это был берлинский врач Карл Лангенбух.

За день до моего отъезда – двадцать девятого ноября – я заставил себя в перерыве между двумя приступами навестить Хендерсона в Национальной больнице.

Состояние Хендерсона было на удивление хорошим. Он хорошо выспался, был абсолютно свеж, даже оживлен и ел с большим аппетитом. Судороги и неистовые головные боли, превратившие его жизнь в ад, больше не повторялись. Он мог свободно двигать левой ногой. Только частичная до операции парализация левой руки переросла в полную. Беннет не без оснований утверждал, что во время операции при обнажении тумора были повреждены здоровые функциональные центры, отвечающие за работу левой руки. Но Хендерсон был совершенно готов заплатить полной потерей руки за освобождение от его главных мук. Место разреза было немного опухшим, а из все еще остававшегося внутри дренажа выделялся секрет, который, однако, не мог вызвать каких-либо опасных осложнений и помешать восстановлению тканей. Я намеревался прийти к Хендерсону и тридцатого ноября, но был не в состоянии этого сделать. Приступы боли приобрели обрели такую силу, что, только вколов себе большую дозу морфия, я еще мог надеяться, что доберусь до Берлина.

Я не мог быть свидетелем тому, как в последующие недели Беннет и Годли изо дня в день ждали у больничной койки любого отрицательного или положительного симптома, как они колебались между глубокой верой и опасениями, как считали это сражение выигранным, но потом снова сомневались, и надеялись, и снова сомневались. И когда двадцать четвертого декабря Джексон написал мне, что за день до этого Хендерсон скончался в Национальной больнице, я был до глубины души поражен.

Моей первой реакцией было глубочайшее разочарование и даже нежелание в это поверить. Случилось ли это на самом деле?! Разве операция Годли не дала толчка для развития хирургии? Был ли этот триумф лишь самообманом?

Только после я прочел часть письма Джексона, в которой все разъяснялось. Он писал, что симптомы, которые были вызваны опухолью, так и не возникли повторно до самой смерти больного. Хендерсона больше не мучили судороги и головная боль, и он пребывал в полном сознании. Смерть наступила не вследствие операции на мозге как таковой, а из-за инфекции, которая могла бы вызвать смерть пациента после любой другой операции. Читая письмо, я вспомнил об опухоли в районе послеоперационных швов и о гнойных выделениях, которые я заметил в день моего последнего посещения. В последующие недели раневая инфекция усугубилась, и развилось воспаление мозговой оболочки. Последнее и стало причиной летального исхода. Джексон знал недостаточно, чтобы сказать, как появилась инфекция. Лично он полагал, что смерть произошла по незаметной, но губительной случайности. Знакомясь с его наблюдениями, я понял, что он прав. Его зоркий глаз все подмечал. Перед собой я видел ассистента, который, протирая кожу головы Хендерсона карболовым раствором, оставил необработанными места, которые были воспалены после применения горчичного пластыря. Эти необеззараженные, раздраженные области и стали почвой для возникновения инфекции, погубившей Хендерсона. Случайность, глупая причуда судьбы – ничего больше. Нет, ничего больше! Только повод более добросовестно работать в дальнейшем, а отнюдь не препятствие на пути развития хирургии мозга.

Несколько месяцев спустя, двенадцатого мая 1885 года в Лондоне Беннет и Годли стояли перед членами медицинских и хирургических обществ. При беспрецедентном скоплении слушателей они докладывали об операции и о теоретических принципах, которые сделали этот шаг возможным. Главный вывод гласил: удаление опухоли мозга возможно, техника же требует тщательной доработки. Оба врача, как и я сам, задавались вопросом, сколько времени на это потребуется в действительности, сколько неудач придется потерпеть и сколько препятствий нужно будет преодолеть. Но они могли быть по праву убеждены, что дали огромный толчок к развитию этой области медицины.

Мэрион Симс – Лоусон Тэйт – Карл Лангенбух

Наполненные болью декабрьские дни 1884 года, когда я покидал Лондон – и это путешествие стало возможным только благодаря большим дозам морфия, – были последней вехой в истории моей желчнокаменной болезни. Это началось приблизительно восемнадцать лет назад. Болезнь в той или иной степени напоминала о себе, поэтому много раз я предпринимал попытки найти хирургическое решение моих проблем с желчным пузырем. Более десяти лет назад мой недуг заставил меня пережить новую агрессивную фазу его развития.