Империя хирургов - Страница 105

105

«Аня… – сказал Брадко, глотая воздух. – Здесь стоит доктор Хартман, постоялец нашего отеля у моря. Он врач. Доктор Хартман хотел бы взглянуть на твои глаза…»

Еще когда он говорил, лицо девушки налилось краской, будто бы одно только упоминание о медицинском обследовании вызывало у нее судорожное противление. Она ничего не ответила и продолжила стоять, не двигаясь. Она не выражала никакого участия, когда я попытался аккуратно повернуть ее голову так, чтобы ее глаза находились против моих. Я подумал о страстных объятиях, которые мне довелось наблюдать, – они очень противоречили ее теперешнему подчеркнутому равнодушию. Когда я опустил руки с ее лица, ее губы приоткрылись: «Теперь я могу идти?», – спросила она.

«Да, дитя, да…» – сказал Брадко подавленно. Я бегло и искоса взглянул на его лицо и заметил, что и его что-то гложет, что-то, что он пытается скрыть. Под руку с Брадко девушка быстрыми шагами покинула комнату. Когда Брадко вернулся, он выглядел еще более взволнованным. В почти что экстатическом порыве он попросил меня извинить его дочь за это поведение. Он объяснил, что и я бы проникся неприятием ко всем новым медицинским изысканиям после стольких тщетных поездок от врача к врачу. Его объяснения я не счел удовлетворительными и проясняющими что-либо, и мне, полагаю, не нужно объяснять, почему.

Быстро бормоча что-то, Брадко вынул из ящика письменного стола различные бумаги и дрожащими руками разложил их передо мной. Это были медицинские заключения профессоров Лебера из Лейпцига и Шнеллена из Утрехта, считавшихся ведущими врачами-офтальмологами. О роговице обоих глаз они высказывались как о «помутневшей до состояния матового стекла или даже полностью утратившей прозрачность вследствие сильного химического ожога». Передня камера, радужная оболочка и хрусталик не были повреждены. Я вспомнил, что в своей статье доктор Цирм писал о сходной клинической картине его пациента и описывал такое сочетание симптомов как благоприятное для операции.

Я попытался успокоить Брадко. Я сказал ему, что заключения Шнеллена достаточно и что, по моему мнению, все условия для успешной операции соблюдены. Но мне пришлось повторить мою просьбу воздержаться от необдуманной поездки.

«Но когда Вы сможете написать мне? Только представьте себе, в каком состоянии мне придется дожидаться Вашего письма».

Я постарался разъяснить ему, что никогда до этого не был в Ольмюце и не мог предсказать, сколько времени потребуется для наведения справок. Я пообещал ему только, что не забуду о нем и его дочери…

Наконец Брадко взял себя в руки. Он позвонил в колокольчик, и появился портье, которому было велено доставить меня обратно в отель. Я нарочно сел рядом с ним. Когда мы подъезжали к отелю, я спросил, возможно ли устроить встречу с дочерью Брадко без присутствия его самого.

Портье посмотрел на меня удивленно и одновременно напугано. «С какой целью?» – спросил он после некоторых колебаний.

Я объяснил, что, возможно, без отца девушка уже не будет так молчалива и сдержанна, что тогда бросилось мне в глаза.

Портье отвернулся. «Вы не хотите отвечать мне?» – поинтересовался я. Но портье отозвался: «Пожалуйста, оставьте мне право не отвечать на Ваш вопрос». От него нельзя было добиться ничего больше.

Около пяти часов я упаковал последние мои документы и еще раз внимательно перечитал статью Цирма. Из нее следовало, что случай Ани Брадко во многом походил на случай прооперированного Цирмом больного. Все это время меня не покидала мысль, что, если бы мне удалось хоть раз наедине поговорить с девушкой, я был бы посвящен в некую тайну. Поведение портье только укрепило мою уверенность в том.

Около шести часов мне вдруг захотелось снова совершить прогулку по той части пляжа, где я встретил Аню и ее спутника. В сумерках я медленно пошел вдоль по улице и хотел уже свернуть к берегу, как услышал позади звук торопливых шагов.

Я остановился, повернул голову, и тут же передо мной предстало расплывчатое молодое лицо с отталкивающими, безобразными чертами. Это был тот парень, спутник Ани.

«Не Вы ли доктор Хартман?» – проговорил он на хорошем немецком.

«Да, – ответил я. – А Вы, наверное, друг той слепой девушки из дома на холме?»

«Да, – подтвердил он, тяжело дыша, – это я». Затем он буквально набросился на меня: «Это Вы хотите насильно забрать Аню отсюда. Вы хотите прооперировать ее глаза? Вы хотите сделать ее зрячей…»

«Не желаете ли Вы присесть, к примеру, вон на ту скамейку? – предложил я. – Ведь я не знаю даже Вашего имени!»

«Это не имеет отношения к делу», – выдавил он.

«Тем не менее мне было бы очень приятно познакомиться с Вами», – настоял я.

«Александр, – сказал он. – Это Вас удовлетворит? Я живу в деревне ниже по берегу. Я ничто, у меня ничего нет, и отцу моей невесты не по душе такой зять. Думаю, Вам не нужно этого объяснять. Но она моя невеста, и мы любим друг друга с тех самых пор, как были детьми – и Вы не можете так просто, за нашей спиной…»

Ему не хватало дыхания. Древняя мудрость гласит, что от влюбленных исходит свет, и в этом свете преображаются их внешние черты. Случай этого молодого человека – еще одно подтверждение тому.

«Старик не хочет, чтобы мы любили друг друга… – снова заговорил он. – Он довольно часто угрожает мне тем, что, если она хоть раз увидит меня, как он говорит, такое страшилище, все будет кончено. Я не знаю, может, Вы тоже думаете, что я уродлив? Вы тоже так думаете…? Уродство ведь тоже болезнь, – сказал он, – которая заставляет страдать. Но также учит понимать других больных. Когда мой отец был управляющим у ее отца, она уже была слепа, и я был единственным, кто играл с ней, у которого были для нее время и терпение. Так же и сейчас, и мы тем счастливы. Я чудовище, а она красавица… но мы любим друг друга, и мы счастливы. И вот появляетесь Вы. Вы хотите вернуть ей зрение и разрушить наше счастье, как и ее старик… Аня больше ничего не хочет слышать ни о каких врачах, она ничего не хочет знать о Вас. Она хочет остаться здесь – рядом со мной. И когда Вы силой…»

105